Мальцовский заводской округ, занимавший площадь около 215.000 га, располагался по реке Болве — притоку Десны и реке Жиздре — притоку Оки на землях смежных уездов Орловской губернии (куда входил тогдашний Брянский уезд), Калужской и Смоленской губерний.

В целом промышленность многонаселенного округа представляла собой конгломерат из самых разнообразных предприятий — чугунолитейных и машиностроительных заводов, стекольных, хрустальных и фаянсовых, писчебумажного производства и даже винокуренного, пивоваренного и медоваренного заводов, не говоря уже о мелких подсобных предприятиях. В период расцвета в мальцовском промышленном округе действовало более 20 одних только крупных заводов.

Оценка экономической природы промышленного предпринимательства Мальцова в советской историографии неоднозначна. Одни исследователи относили его заводы к «феодальному укладу» в промышленности, другие считали их предприятиями полукрепостнического типа. Советский экономист И.Ф. Гиндин писал: «Буржуазная литература, превознося Мальцова как предпринимателя-капиталиста, совершенно прошла мимо того, что при всем размахе его деятельности Мальцов развивал свои предприятия на полукрепостнической основе, не отличаясь в этом отношении от владельцев застойных уральских заводов» . Однако, во многих работах приводится и мысль о том, что заводы Мальцовых входили в группу наиболее прогрессивных предприятий, сумевших сравнительно безболезненно пережить отмену крепостного права.

Время с 1850 по 1866 годы было наиболее благоприятно для Мальцовского округа. На момент реформы С.И. Мальцову принадлежало около 20.000 душ в Орловской и Калужской губерниях. В одной только Калужской губернии на предприятиях его работало около трех с половиной тысяч крепостных, ежегодно вырабатывавших продукции на миллион с лишним рублей.

Во владениях Мальцова в период их расцвета была, практически, создана экономическая зона, которая обеспечивала себя всем необходимым. Извне закупали только некоторые продукты, чай, мануфактурные и, так называемые, «колониальные» товары.

Инженер К.А. Скальковский, посетивший Дятьково в 60-е годы, вспоминал: «... в феврале 1865 года мне было поручено объехать по возможности все казенные и частные заводы Урала, Подмосковного края и Олонецкого округа...

... отправился я прежде всего на знаменитые Мальцевские заводы. Генерала Мальцева я потом хорошо узнал и мы с ним заодно дружно воевали в разных комиссиях. Тогда, под свежими остатками крепостного права, его владения, занимавшие значительную часть Жиздринского и Брянского уездов, представляли курьезное зрелище какой-то крепостной республики, государства в государстве... Мальцев, небольшого роста, крепкий старик, живой, красноречивый, всем интересовавшийся, но деспот и самодур, был нечто среднее между парагвайским доктором Франсией и гоголевским полковником Кашкаревым... Сам Мальцев, как и его служащие, почти все из крепостных, ходили в серых казакинах и ездили на безрессорных экипажах, сидя как на эшафоте спиною к кучеру.

Все было свое, даже меры: «мальцовская сажень» делилась не на аршины, а на четыре «палки». В доме была самодельная мебель и простота во всем. Сыновья закладывали лошадей, дочери доили коров. При крепостном праве господствовала порка, но в то время у генерала только почесывались руки.

Он был однако в известной степени прогрессист, много читал, часто ездил за границу и привозил оттуда технические новинки. Страстью его было устройство новых заводов и фабрик; в мое время их насчитывалось 70, большею частью работавших в убыток, была даже выделка вновь открытого фотогена...» .

Одним же из наиболее примечательных явлений в экономической жизни мальцовских владений был выпуск собственных денежных суррогатов. Фабрично-заводские денежные «записки» — изобретение не мальцовское, да и вообще не российское. Западноевропейские исторические источники свидетельствуют о наличии этого явления задолго до того, как оно проникло в Россию.

Еще в XVII столетии нехватка государственной разменной монеты вызывала в ряде европейских стран появление «частных денег» — монет или бон, изготавливавшихся различными промышленными и торговыми предприятиями или же городскими муниципалитетами. В Англии и английских колониях (где выпуски таких монет были особенно многочисленны в XVII—XIX вв.) подобные денежные знаки получили название токенов (token), во Франции — меро (méreau). В Англии токены были запрещены в 1818 г., а в английских владениях — лишь в 1873 г. Большое количество частных денег было выпущено городами ряда государств Европы, особенно Германией, где подобные знаки назывались марками (mark). Изображения на частных деньгах были весьма разнообразны и, как правило, отличались от помещенных на государственных денежных знаках. Они дают представление о развитии промышленности и транспорта, жизни и быте своего времени.

Одной из разновидностей частных денежных суррогатов были, так называемые, «работные марки» (немецкий термин Robotmark имеет явно славянское происхождение). Подобные знаки выдавались за день или полдня барщины во многих поместьях Восточной Европы, главным образом, в Австро-Венгрии. Кроме того, подобные боны применялись на рудниках, кирпичных, винокуренных заводах и других предприятиях.

В XVIII—XIX вв. подобные боны выпускались и в России. Это, так называемые, «угольные печатки» для крестьян, работавших на металлургических заводах Сибири и Урала. Во многих помещичьих хозяйствах так же существовали подобные знаки. Сохранились, к примеру, в коллекциях такие квитанции, выпускавшиеся в Михайловке Донской области в вотчине М.В. Себрякова — без номинальной стоимости, просто «рабочий день».

Выпускавшиеся позднее в России частные денежные знаки получили название бон или марок. Порой, в условиях недостатка мелкой разменной монеты, эти записки использовались в мелкорозничной торговле в качестве денег.

Таким образом, совсем не Мальцову принадлежит пальма первенства в выпуске собственных денег. Для него характерен только размах, которого достигло это явление в его владениях. Подобного по масштабам и условиям выпуска еще не знала Россия. Нечто похожее происходило лишь с выпуском Российско-Американской Компанией собственных денежных суррогатов — колониальных марок для денежного обращения на Аляске. Но в центре России и с полного благословения властей — впервые! Впрочем, Мальцовы были хорошо знакомы и с опытом РАК. По совету своей матери еще Иван Акимович Мальцов стал пайщиком образованной в 1799 году компании, целью которой являлась торговля на северо-западном побережье Американского континента. Практический опыт выпуска колониальных марок, решение о выпуске которых принималось в большом трехэтажном доме у Синего моста в Петербурге, где располагалась Главная контора РАК, был впоследствии использован и в мальцовском округе.

Собственные денежные знаки — явление не столь уж и беспримерное в истории отечественного денежного обращения, появляются в мальцовском промышленном округе, по-видимому, незадолго до отмены крепостного права в России.

Однако, по сведениям советского историка П. Парадизова, опубликовавшего в 30-х годах свое исследование истории Мальцовских заводов, «в Мальцовском районе ... с денежными «записками» мы встречаемся в начале ХIХ в. ... Первоначально это были действительно только печатные расписки на простой бумаге достоинством от 10 коп. до 1 руб. По такой записке рабочий получал «припасы» из заводских магазинов. Район их распространения был строго ограничен рамками Мальцовских владений. С иным положением мы сталкиваемся уже в 50-х годах, когда Мальцовские деньги перешли границы его владений и играли серьезное значение в торговых оборотах всего Жиздринского уезда» .

По косвенным источникам, к сожалению, трудно установить реальное начало и условия выпуска в обращение мальцовских денежных суррогатов. В воспоминаниях современников и работах поздних исследователей вопрос о денежных «записках» упоминается вскользь, и не дает полного представления об их роли в экономике округа. До сегодняшнего времени, к сожалению, не известно ни одного сохранившегося экземпляра кредитных документов, выпущенных в Мальцовском районе до 60-х годов XIX столетия.

Выпуск же собственных денежных знаков в начале 60-х годов был связан, по всей видимости, с кризисом денежной системы, разразившимся в России на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов. Сложная ситуация еще более обострялась в связи с недостатком в обращении разменной монеты. «Повсеместный недостаток звонкой и даже медной монеты, стеснение частного и государственного кредита, застой торговых оборотов и упадок достоинства кредитных билетов, возвышение вследствие этого цен на все произведения и понижение курса по переводу денег за границу производили вредное действие на промышленность и торговлю страны, а постоянно повторявшийся дефицит имел гибельное влияние на государственное хозяйство вообще...» — писал министр финансов Александр Максимович Княжевич о денежном кризисе конца 50-х — начала 60-х годов .

С понижением ценности кредитного рубля и прекращением размена, серебряная монета, чеканившаяся 831/3 пробы, стала исчезать из обращения, так как было выгодно переплавлять ее в изделия и сбывать за границу. Банковская и даже разменная монета исчезала из оборота, оседая на руках у населения, пытавшегося застраховаться от возможных финансовых потерь.

Возникала своеобразная наценка — «...лаж на звонкую монету при промене ее на кредитные билеты или падение ценности кредитных билетов (депрециация их), постоянно возраставшее с 1856 по май 1862 г.». Кроме того, «безусловное исчезновение звонкой монеты из народного обращения, посредством сбережения, накопления, переплава и вывоза, превращение звонкой монеты в товар и страшное повсеместное у нас развитие спекуляции и торга на монету...» .

Обнаружившийся вследствие этого повсеместный недостаток серебряной монеты обратил на себя внимание правительства и 22 марта 1860 года, Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета, постановлено было выпустить новую серебряную разменную монету в 20, 15, 10 и 5 копеек 72 пробы, с понижением внутреннего достоинства ее на 15% против нарицательной ее цены . Общепринятой денежной единицей становился идеальный, так называемый серебряный рубль в кредитных билетах, который принимался за действительный серебряный рубль по всем платежам в казну и которым выгоднее было чем звонкой монетой производить все платежи и между частными лицами. Но и эти меры не давали быстрых результатов. По некоторым сведениям, к 1862 году общий уровень лажа доходил до 14% и даже почти 15% (то есть серебряный рубль обменивался на 114—115 копеек кредитными билетами) .

Недостаток разменной монеты вынудил правительство опубликовать распоряжение «О обязании казначеев и всех вообще сборщиков вносить в казну следующие от них суммы непременно в той самой монете, в которой суммы сии к ним поступили» .

В сложившейся обстановке выпуск собственных расчетных средств предприятиями Мальцова оказался как нельзя более кстати. Очевидно также, что правительство достаточно благосклонно относилось к инициативе С.И. Мальцова, что шло вразрез с общепринятой практикой.

Как известно, после 1861 года правительство устанавливает запрещение — оно логически вытекало из реформы — выпускать подобные частные «записки» и принимает ряд мер к изъятию их из обращения. Практика же выпуска частных суррогатов денежных знаков на рубеже 60-х годов процветала. Особенным изобилием подобных выпусков отличались западные губернии империи, где наряду с использованием в качестве разменной мелочи почтовых марок (как, например, это практиковалось в г. Вильно в 1860 и 1861 годах), в широком ходу были и частные деньги.

На территории Прибалтийского края, в губерниях, имевших богатый опыт выпуска бон, отпечатанных на коже и бумаге в 20—30-е годы, осуществлялись выпуски различных платежных обязательств в Либаве (Лиепае), Ревеле (Таллине) и Риге. В Малороссии «Панством» города Горохова Ковельской губернии в 1861 году выпускались денежные суррогаты достоинством в 21/2 копейки (5 грошей).

Острый недостаток в мелкой монете вынудил выпустить в обращение оригинальные денежные знаки и владельцев суконных и шерстяных фабрик в г. Белостоке Гродненской губернии. В конце 1862 года здесь имели хождение «самодельные» деньги, изготовленные из кусочков драпа, в виде прямоугольников длиной в 11/2 дюйма и шириной в 1 дюйм, с выбитым на драпе желтой краской названием фабрики (на немецком языке) и номиналами в 15, 30 и 60 коп. Кроме этих «суконных» денег в обращении были еще особые бумажные дензнаки размером с тогдашнюю визитную карточку с отпечатанными надписями: «за резку гуся 50 коп.», «за резку поросенка 60 коп.» и тому подобное.

В Слонимском уезде недостаток в мелкой разменной монете пополняли медные фишки овальной формы в 5, 10, 15, и 20 коп., называвшиеся почему-то «гицелювками» (гицель — палач).

Сохранились в коллекциях и некоторые частные боны, выпускавшиеся в свое время массой различных эмитентов в Царстве Польском, где серебряный рубль также был денежной единицей. В связи с этим на большинстве знаков номинал дублировался в злотых и копейках.

Правительство решительно боролось с нарушение монопольного права на выпуск денежных знаков. В акте, составленном «1866 года июня 22 дня» помощником пристава третьего Стана Ушицкаго уезда Подольской губернии говорится, что: «прибыв сего числа по делам службы в М.[естечко] Куриловцы приостановился на квартире в Доме жителя местечка Куриловец мещанина Еврея Берка Дормана где жена его Зисля понадобности своей открыла шкаф в которой заметил между кредитными билетами в значительном числе, Марки выпускаемые Помещиком Куриловецкаго имения Господином Комаром в противность распоряжения Правительства, и как таковые подлежат к уничтожению, хотел конфисковать, ... требовал отдачи последних... Дорманы объявили, что марки выпущены помещиком Комаром имеют ход в его имении в М: Куриловцах и в окрестности местечка».

Речь в документе идет о частных бонах, текст на которых гласил: «касса Перекорынецкая / уплотитъ за 1 рабочiй день / десять (пятнадцать, двадцать) / копьекъ серебромъ». …

Акт с «отобранными от вышеописанных лиц марками» был направлен Ушицкому уголовному исправнику для дальнейшего расследования и привлечения виновных к «законной ответственности в исполнение предписания от 2 Апреля сего года за № 242». В рапорте изъятые денежные суррогаты именуются не иначе, как «выпущенные Помещиком Местечка Куриловец Г-ном Комаром в ход строго воспрещенные марки» .

В обстановке кризиса частные деньги, несмотря на сомнительную законность их выпуска, продолжали служить потребностям рынка. Государство же строго охраняло свою монополию — конфискации и преследование по суду приводили к уменьшению количества различных частных бон в обороте. Но в это же самое время, когда по всей империи ведется борьба с выпусками частными лицами суррогатных денежных знаков, Сергею Ивановичу Мальцову было предоставлено исключительное по тем временам право выпускать «долговые кредитные обязательства мелких достоинств, имевшие хождение наравне с разменной монетой» .

Подобное исключение министр внутренних дел в одном из документов аргументировал так: «И положение и состояние г. Мальцева вполне могут служить ручательством за верность уплаты наличных денег по сим запискам по предъявлении их в его конторе» .

Итак, выпуск собственных денежных знаков продолжается у Мальцова и после 1861 года, а вместе с ним, по мнению большинства историков, «совершенствовалась и система эксплуатации через них почти восьмидесятитысячного рабочего и крестьянского населения района, вынужденного испытывать на себе результаты доверия правительственных сфер к прочности положения г. Мальцева» .

«Долговые кредитные обязательства мелких достоинств», как их называет советский историк Серебряков, получают в мальцовском округе название «записок». Согласно пояснению в словаре В. Даля, «записка — запись, всякая письменная сделка, обязательство» . То есть, буквально понимая название денежных знаков — это «обязательства С.И. Мальцова».

С получением официального «благословения» эмиссии, мальцовские денежные «записки», наряду с общегосударственной разменной монетой, допускаются в обращение для удовлетворения нужд торгового оборота. В качестве денежных знаков «для облегчения расплаты были выдаваемы особые квитки (от 10 коп. до 5 руб.), которые ходили al pari и принимались даже в уплату акциза; за обращением этих своеобразных «мальцовских денег» следило и министерство финансов, не заметившее в течении 80 лет никаких злоупотреблений» . Эти строки воспоминаний очевидца, опубликованные в 1892 году, были, пожалуй, первым упоминанием в литературе о необычных денежных знаках, выпускавшихся Главной Конторой Мальцовских предприятий.

Некоторое недоумение вызывает упоминание о «80 годах» — вопрос этот требует дальнейшей проверки — ошибка ли это автора вышеприведенных строк (может быть речь шла о 8 или 18 годах?), либо какие-то недоступные нам сейчас данные о периоде выпуска? Но, так или иначе, в начале 1860-х мальцовские «записки» не только охотно принимались соседними помещиками в качестве оброка, но и при платеже различных государственных податей. Мальцовские «записки» перестают быть просто талонами на получение продуктов из заводских складов, заготовленных впрок заводоуправлением. Они становятся средством обращения в торговле соседних уездов. Упоминаются «денежные бумажные знаки, обращавшиеся на местных рынках наравне с государственными денежными знаками» и в очерке Н.В. Сахарова, посвященном воспоминаниям о калужском губернаторе.

Существенно расширилась не только сфера применения «генеральских денег», но и ареал их обращения. Упоминавшийся ранее инженер К.А. Скальковский писал в своих воспоминаниях об округе: «Чтобы пополнить дефициты, Мальцев, ничтоже сумняшеся, выпускал собственные бумажки, так называемые «мальцевские деньги» под видом квитанций на получение припасов из его конторы. Были квитанции даже в 5 рублей ...

... доверие к генералу было так велико, тем более, что он спихнул либерального губернатора Арцымовича , что деньгами этими можно было расплачиваться на всех станциях Калужской губернии...» .

Кроме министерства финансов внимательно следили за деятельностью Мальцова и другие государственные органы. В сферу задач III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, наряду с вопросами обеспечения государственной безопасности, входили также и борьба с фальшивомонетничеством, и надзор за всеми делами «полиции касаемыми». Неудивителен поэтому интерес, который проявлялся «высшей полицией» к ситуации в округе. Жандармские источники, а жандармы, употребляя их собственное выражение, «пристально» занимались этим вопросом, свидетельствуют, что в 1866 году «записки Мальцева обращаются во всем Жиздринском и смежных уездах», что «они получили вид денежных знаков и посредством их совершается вся местная торговля»; «в обращении не видать почти государственных кредитных билетов, и все промышленные обороты восьмидесятитысячного населении совершаются посредством мальцевских записок».

Тот же источник определяет сумму «записок», находившихся в обращении, «по крайней мере в 300 тыс. рублей», из которых «записок» 3 и 5 рублевого достоинства, «напечатанных на полушелковой бумаге, не менее как на 100 тыс. рублей» . Суммы, надо признать, немалые, особенно если учитывать, что всего в империи на 1 января 1864 года в обращении находилось кредитных билетов на 636,5 миллионов рублей .

Теперь уже не только рабочие Мальцовского района используют «генеральские деньги» — торговля смежных уездов трех российских губерний охотно употребляет их в обороте. Мальцовские «записки», являясь высоколиквидным средством платежа, становятся, своего рода, пермиссионными деньгами — стабильным средством обращения, допущенным правительством.

Необходимо, однако, справедливости ради, отметить, что далеко не все рабочие находили подобную практику выплат «записками» оптимальной. Председатель следственной комиссии П.П. Ланской в секретном письме от 15 октября 1866 года «о положении рабочих людиновского завода» пишет министру юстиции Д.Н. Замятнину: «...Из дела видно, что людиновские мастеровые жаловались на выпуск владельцем завода Мальцовым денежных знаков, ... на то, что расходы на домашние потребности мастеровых превышают заработную плату, которая при том нередко задерживается до трех месяцев...» . В таком громадном районе не могло не оказаться недовольных системой выплат.

В 1879 году осмотр мальцовской железной дороги (так называемой Барановской железнодорожной комиссией) проводился членами рижской подкомиссии под руководством Ф.Г. Тернера, бывшего впоследствии товарищем министра финансов. Изучавший состояние дел округа, Тернер писал позднее в своих воспоминаниях: «Мальцев был человек несомненно замечательный; нужна была большая энергия и техническое знание, чтобы создать и вести такое громадное фабричное дело. Но одного этого было недостаточно: нужно было деловое знание, а именно его не оказывалось; все дело велось совершенно по-помещичьи, как на это и указывает Скальковский, патриархально — и такое ведение дела не могло не отозваться на нем. Мальцев все более и более расширял свое производство, без всякого расчета, что между прочим должно было повести к расстройству всего дела. При таком громадном предприятии — бухгалтерия находилась у него в совершенно эмбриональном состоянии. Когда я пожелал ознакомиться с его книгами, мне показали застенок в одном из фабричных помещений, в котором на конторке валялось несколько тетрадей с цифрами; расчеты с рабочими происходили чуть ли не на бирке. Результатом такого ведения дела оказалось под конец совершенное его расстройство, что и повело к передаче всего дела в казенное управление» .

Кроме этих критических замечаний и упоминания о том, что «всего за свое своеобразное хозяйствование Мальцов наделал чуть ли не 12 мил. руб. долга», особенно ценны те сведения, которые Ф. Тернер оставил о выпущенных знаках и количественных границах эмиссии: «в конце концов «мальцовских денег» было выпущено на три мил. руб., и правительство ликвидировало их потом с порядочной приплатой...» . В других источниках приводятся более скромные цифры общих размеров эмиссии, тем не менее, не отличающиеся кардинально от вышеприведенных данных.

Похожие данные о размерах выпуска приводит в своей работе и Николай Петрович Мельников: «... в этом районе были свои деньги, которых в разное время выпущено до 21/2 милл. руб. Деньги эти были разной ценности: от 3 коп. до 5 руб.; их даже принимали в уплату акциза. Потом они постепенно выкупались, и ко дню образования товарищества, когда дальнейший выпуск их был воспрещен, их оставалось почти на 1 милл. руб.» . (Упоминание о знаках достоинством в 3 копейки, приведенное Мельниковым, по всей видимости, является ошибкой автора).

Трудно согласиться с официальной точкой зрения советской исторической науки, что частные деньги Сергея Ивановича Мальцова служили лишь дополнительным средством эксплуатации рабочих: «Система подобных денежных суррогатов в царской России служила капиталистам средством получения добавочных прибылей, снижала и без того нищенские заработки рабочих-пролетариев» .

Подобное мнение доминировало среди подавляющего числа исследователей вопроса о мальцовских денежных выпусках. «Происхождение их, — писал в своей работе советский историк П.П. Парадизов, — не представляет ничего особо интересного. Они — продукт известных историкам «затруднений» владельцев предприятий в мелкой разменной монете при расчете с рабочими. Их роль как одного из орудий беззастенчивой эксплуатации тоже «вообще» известна, хотя далеко еще в должной мере не изучена» .

Не стоит, конечно, идеализировать образ «доброго барина» — Мальцова, однако даже самое поверхностное исследование этого вопроса во многом опровергает устоявшуюся точку зрения. Деятельность С.И. Мальцова по устройству социального обеспечения и быта рабочих носила не просто филантропический характер, а была более широкой, исходила из понимания значения цивилизованных условий жизни рабочих и их семей для развития производства, зависимости частного богатства от общественного благосостояния. Эта деятельность во многом опередила свое время.

О том, как выгодно отличаются, по сравнению с соседями, условия жизни крестьян в Жиздринском уезде, писал еще И.С Тургенев в своих «Записках охотника»: «Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вываливается наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью...».

Немалая заслуга в том, что уровень жизни местных крестьян выгодно отличался от привычного убожества соседних уездов, принадлежит Мальцовым. В период наивысшего расцвета мальцовского промышленного района «расценки заработной платы были доведены до возможного максимума и далеко превосходили не только принятые Existenzminimum, но и среднюю норму потребностей рабочей семьи. Из сравнения отчетов можно видеть, что на мальцовских заводах отношение заработной платы к стоимости изделий было выше, чем на других русских заводах и фабриках ...» — писал А.П. Субботин, производивший в начале 90-х годов обследование Мальцовского района по поручению Вольного Экономического Общества .

На Дятьковском же заводе были работники «зарабатывающие в месяц по 25—30 рублей, если дело идет без прогулов; новички или манкирующие своими обязанностями — по 18; «артисты», хорошо знающие свое дело и навыкшие, получают и все 35 или 40 рублей. Это уже некоторым образом аристократия заводского труда...» . Заработки на Ивотском заводе были несколько ниже: «чернорабочий получает здесь до 15 руб. в месяц, а на хозяйских харчах — 10; выдувальщик мастер — от 25 до 40 р. ... все на своем содержании. Подростки зарабатывают от 3 до 5 руб. ...» . На Знеберском заводе мастера «получают от 28 до 30 руб. в месяц на своих харчах, а рабочие от 6 до 10 руб. на хозяйском содержании, так же как и дети, которым сверх того уплачивают от 2 до 3 руб. в месяц» .

Если не брать во внимание рабочую элиту, уровень оплаты среднего рабочего в металлургическом и машиностроительном производстве был несколько выше, нежели на стеклянных заводах. В Людинове «...работающие внизу у домны получают уже хорошее вознаграждение: 65 коп. идет им в будни и 85 коп. в праздник. В месяц они зарабатывают от 18 до 25 рублей, если без прогулов. Деньги эти и достаются не даром — жара адская» . Слесаря же, «как народ толковый и умный, держатся совершенно отлично от других рабочих. ... Семьи их зажиточные, потому что мастеровой может здесь заработать от 26 до 48 рублей в месяц» .

Для сравнения приводятся некоторые данные о заработках рабочих на горных заводах Урала. В Вятской губернии в 1867 году чернорабочий получал в день 20—25 коп., и лишь пудлинговый и сварочный мастер высочайшей квалификации — 60 руб. ежемесячно. Старший мастер в Воткинском казенном округе получал в 1862 году 15—20 руб., кочегары при котлах в 1863—1864 гг. — 10 руб., в 1865 — 12 руб. На Юговском казенном заводе мастер получал в 1860 году 3—6 рублей, в 1861—1866 — 9,25—12,5 руб., с 1867 — до 15 рублей .

Все же, как и в любом другом месте, на предприятиях Мальцова должны были быть работники, недовольные своими заработками. Иначе и не могло быть. Во время известных событий в апреле 1861 года, подробно описанных в работах советских историков, некоторые рабочие жаловались на недостаточное содержание. В пояснительной записке на имя министра внутренних дел П.А. Валуева «о волнениях рабочих Людиновского завода 5 апреля 1861 г.», горный инженер Бутенев писал: «Я вразумлял их, что на всех других заводах платы несравненно меньше, и говорил, что те, которые недовольны ими получаемым содержанием, могли бы воспользоваться позволением владельца и, взявши паспорт, идти в другие заводы, но они на это прямо отвечали, что здесь на месте для них выгоднее получать 30 коп. в день, нежели 60 коп. в Москве. И, действительно, зная хорошо наши русские, как казенные, так и частные, заводы, я могу утвердительно сказать, что таких задельных плат, как на заводах Мальцова, я не встречал ни на одном заводе и нахожу, что они даже выше получаемых на германских заводах. Платы поденные, получаемые при работах, не требующих искусства, хотя и менее задельных, не могут быть названы недостаточными, доказательством чему служит то, что в них постоянно находится значительное число соседних государственных и других помещичьих срочно обязанных крестьян, а на Сукременском заводе я нашел даже четырех бедных дворян Могилевской губернии, Климовичского уезда, которые работают у доменной печи у пилки, подвозки и расколки дров, получая от 25 до 33 коп. в день, и такую же плату получают при этих работах обязанные мастеровые г. Мальцова...» .

Однако одни лишь данные о заработках не дают полного представления о реальном жизненном уровне работников. Как считали окрестные крестьяне, «...которые мальцовские, тем чудесно, потому их Мальцов кормит при заводе. Им что? — они беды не знают. Чуть недород, сейчас в контору: «давай работу». — «Нет работы!» — «Нам должна быть, потому мы мальцовские», — Ну, и дают... И хлеба дают, и работу дают, а нам не очень то...» .

В 1858 году в Калужской губернии четверть яровой пшеницы первого сорта весом в 10 пудов оценивалась в 10 руб. 75 копеек. Второй сорт яровой пшеницы стоил от 7 руб. 50 коп. до 8 рублей. Озимая пшеница ценилась от 8 до 81/2 рублей за четверть (10 пудов = 163,8 кг; «четверть» = 209,912 литра). Мука крупичатая стоила 9 рублей серебром за мешок, куличная — от 3 до 4 руб. 40 коп. в зависимости от сорта, пеклеванная мука продавалась по 31/2 рубля за мешок .

«Возьмем среднюю семью, — писал В.И. Немирович-Данченко — отец, мать, подросток-сын, девочка, еще не работающая, при них бабка или дед, итого — пять душ. Отец зарабатывает в месяц 10 рублей, мать 4 руб. 80 к., подросток 3 р., итого дохода средней семьи в месяц 17 р. 80 к., или 213 рублей 60 коп. в год. Податей, повинностей, земских и иных сборов они заплатят в год около 80 р. Считая по 3 фунта хлеба в день на каждого, им понадобится по меньшей мере 15 ф. в день, или 135 пудов в год. В продаже в последнее время он не падает ниже 1 рубля. Значит подати и хлеб требуют уже 215 рублей в год, т.е. более заработка...» .

Таковы были условия жизни даже в соседних уездах, граничивших с мальцовскими владениями. В Мальцовском же районе, где заработки не особенно отличались от среднего уровня, тем не менее условия жизни заметно выигрывали в сравнении с соседями.

Одним из примечательных явлений в округе была сравнительно небольшая разница в оплате между мастерами и административным аппаратом — выходцами из той же крестьянской среды. Здесь, как правило, на администрацию приходилось не 20 или 26%, как в других промышленных учреждениях этого рода, а только 2,5% общей суммы уплаты, сделанной заводом за работу. Из общего оборота в 14 миллионов рублей (к началу 80-х годов) содержание директоров и управления обходится в 19.000 рублей, жалованье служащим в конторах не превышает 90.000 руб. В то же время мастерам уплачивается 1.200.000 руб. и вспомогательным рабочим 3.700.000 рублей . Как пишет Немирович-Данченко, «рабочий здесь не имеет основания особо завидовать администратору, да и этому последнему нечем тоже кичиться и задирать нос перед каким-либо кузнецом или слесарем»: «Оклады жалованья здесь маленькие и нет тех громадных разниц, которые существуют везде. Мозолистая рука труженика зарабатывает мало чем меньше конторщика или прикащика. Возьмите хотя бы железную дорогу. Заведующий движением — из местных крестьян, как и все служащие здесь. ... Он получает 480 рублей в год. Начальники станций — тоже местные крестьяне, кончившие заводские школы — оплачиваются по 200 р.; машинисты из Людиновского механического училища, с детства приучившиеся обращаться со всевозможными механизмами, зарабатывают 447 р. в год. В этом истинно-крестьянском царстве нет никого, кто бы выделялся из общей массы особыми преимуществами или заработками.... Такие оклады жалованья, как приводимые выше везде были бы недостаточны, здесь же они соответствуют потребностям» .

В донесении калужского губернатора в Особенную канцелярию по кредитной части Министерства финансов говорится: «Развиваясь под покровом и на почве бывшего крепостного права, дело Мальцовских заводов естественным путем устанавливало и, в силу традиции, свойственной такой древне-дворянской семье, как род Мальцовых, до настоящего времени поддерживает совершенно особые отношения между хозяевами и рабочими, свойственные не спекулятивно-промышленным предприятиям, а заводам, фабрикам и сельскохозяйственным учреждениям, устроенным дворянами. Отношения эти чисто патриархальные...» .

Одним из проявлений поддерживаемых Сергеем Ивановичем «патриархальных» нравов, была система выдачи денег рабочим. На заводах Мальцовского округа рабочая книжка выдавалась одна на всю семью, глава семьи по ней получал заработную плату всех работавших членов семьи и сам распоряжался деньгами.

Позднее, в Мальцовском промышленно-торговом товариществе, эта методика была отвергнута, и уже в конце семидесятых каждому работнику выдавалась отдельная расчетная книжка. «При поступлении каждого мастерового или чернорабочего на фабрику или завод, ему постоянно выдается расчетная книжка, по которой он получает продукты на месяц вперед, а потом уже производится расчет; для этого 15-го числа каждого месяца расчетный стол конторы поверяет забор жизненных продуктов и товаров, произведенный мастеровыми, по имеющимся у них расчетным книжкам, делает учет с их месячным заработком и затем следующую сверх забора сумму заработка, выдает на руки мастеровым...» .

По уставу Мальцовского товарищества 25% прибыли, полученной сверх обычной нормы в 6%, шло в награду служащим и рабочим. С другой же стороны возникла и развивалась система штрафов, широко применявшаяся Сергеем Ивановичем и до организации товарищества. Немирович-Данченко писал, что: «...За самовольный прогул или отлучку с рабочего места взыскивается по усмотрению заводского управления, но не более как по 25 коп. за четверть суток. Расчет производится 13 числа каждого месяца» .

Мальцовым умело культивировались остатки натурального хозяйства, на основе которых создавалась целая система распределения продуктов из своих заводских магазинов-складов.

Заводские магазины были в то время общепринятой практикой. В каждом хозяйстве существовали так называемые «запасные магазины» — продовольственные резервные склады. При крепостном праве обязанность содержать «запасный магазин» и хлеб, вносимый крестьянами, лежала на помещиках (согласно статьям 140—149. т. XIII «Свода законов», изд. 1857 г.). Поверка запасов и учет их возлагался на предводителей дворянства, попечителей магазинов и самих помещиков (ст. 161). В случае же растраты запасов помещики подвергались уголовной ответственности.

Так описывается это учреждение на предприятиях родственника Сергея Ивановича — представителя Гусевской ветви семьи Мальцовых: «Относительно продовольствия, мастеровые также обеспечены: в селе Гусь есть запасный магазин, в котором имеется до 91.443 пуд. ржаной муки, до 783 четвертей крупы и до 1.657 четв. овса, тогда как годичная потребность муки составляет до 42.000 пуд., круп 600 четв. и овса до 1.300 четвертей. Из этого магазина мастеровые могут получать припасы по зимним и весьма сходным ценам; впрочем, им не воспрещается покупать провиант у других лиц и в других местах. Это учреждение требующее значительного капитала со стороны г. Мальцова , весьма благодетельно для мастеровых, которым без-того пришлось бы ездить на базары за несколько десятков верст, и терять время и заработку».

Но в отличие от предприятий, где «мастеровые получают задельную или месячную плату, которая выдается им своевременно наличными деньгами», на заводах Сергея Ивановича практикуется выплата собственными денежными знаками. «Моя копейка дороже рубля, заработанного на стороне» — эти слова, описывающие преимущества подобной системы, приписываются Мальцову . Вообще там сложился, по мнению Субботина, «какой-то патриархально-семейный помещичий строй. Денег рабочие получали на руки мало, но зато они были обеспечены, получая из магазинов натурою все, что им нужно было для удовлетворения своих. нужд: хлеб, чай, сахар и разные другие товары». На Дятьковском, Людиновском и других заводах Сергея Ивановича к праздникам рабочие получали в виде награды различные продукты, в большинстве своем произведенные на предприятиях округа.

По сведениям, опубликованным Немировичем-Данченко, в Людиново «в заводском магазине распродано по дешевой цене и выдано так в помощь рабочим, следующее количество, за исключением тех, которые они покупают в других пунктах: муки ржаной 218.897 пуд., пшеничной — 10.475 пуд., круп гречневых — 23.013 пуд., масло конопляного — 3.722 пуд., соли — 8.441 пуд., сала свиного — 2.771 пуд., говяжьего — 577 пуд., солонины — 3.208 пуд., рыбы и сельдей — 1.956 пуд., овса — 22.117 пуд., мыла — 1.676 пуд., чаю — 314 пуд., сахару — 3.355 пуд., масла деревянного — 1.222 пуда. Менее значительные продукты мы не приводим. Вся эта масса потребляется только рабочими, живущими на своем содержании» .

О ценах в этих магазинах известно очень мало. Мнение советских историков известно: «... денежные записки Мальцовских заводов, выдававшиеся рабочим в счет зарплаты, на которые они приобретали, по явно завышенным ценам, продукты в заводских лавках» .

Однако в очерке Немировича-Данченко мы находим сообщение о том, что «заводоуправление продает хлеб и прочие продукты по той цене, по которой они обошлись в покупке. Так в 1880 году пуд хлеба у частных торговцев стоил 96 коп., а в магазинах мальцовских его отпускали рабочим по 80 коп. В 1881 г. цена на хлеба в вольной продаже возросла до 1 руб. 75 коп., а владельческая заготовка доставляла его населению по 1 р. 40 к. — 1 р. 50 коп.» . В этом отрывке автор приводит сведения о самых тяжелых для местного населения временах, когда и рост цен и снижение заработков тяжело сказывались на положении рабочего населения.

В 1861 году была издана брошюра: «12-е марта 1861 года. На память людиновскому горно-заводскому населению с подведомственными заводами и селениями», в которой жители села выражали благодарность Сергею Ивановичу «за великие милости и попечение, превышающее родительское, которыми они имели счастье пользоваться в течение 49 лет. Например: голодный, 1840 год в нашей стороне был, как известно, тягостный: мы же с ним, по Вашей благоусмотрительной и человеколюбивой милости, не встречались, будучи всем, как и всегда, обеспечены из Ваших магазинов (Да не изсякнутся они во веки веков!)» .

Даже недоброжелатели вынуждены были признать, что условия жизни рабочих на предприятиях Мальцова выгодно отличаются от подобных в других местах. Сторонник либерального калужского губернатора Арцимовича, с которым у генерала возникали острые разногласия, писал: «К чести Мальцова нужно заметить, что на заводах его не только соблюдались все несложные требования горного департамента относительно удовлетворения материальных и духовных нужд рабочего персонала, но делалось многое и сверх того» .

Субботин писал в своем очерке: «Одежда прежде выдавалась из магазинов и все одеты были чисто; все носили особый казакин одного образца, начиная от самого генерала Мальцова и кончая простым рабочим. Все носили хорошие сапоги, имели запасную теплую одежду, почти все были при часах, словом ходили на городской лад...» . Немаловажны даже такие мелкие детали, как выдача бесплатно в жаркое время сельтерской воды и разрешения отлучек для отдыха и купания.

Отношение к рабочим было «вполне отеческим и мягким, что потом отразилось отчасти несколько неблагоприятно, потому что, — как считал Субботин — отучило их от самодеятельности». Очевидцы свидетельствовали, что за пятьдесят лет, даже и во время крепостного права, никто из мальцовских рабочих не испытал телесного наказания, несмотря на то, что подобная практика была в то время нормой.

Таким образом, «здесь была если не Америка, — как писал В.И. Немирович-Данченко, — потому, что здесь не было того оживленного индивидуального развития, какое характеризует Америку, — то своего рода Аркадия: население жило здесь, не заботясь о завтрашнем дне, и не опасалось никаких невзгод».

Везде в заводских центрах открываются благоустроенные школы по несколько сот учеников. В Людинове основано было техническое училище, прозванное местным университетом. В школах и ремесленных училищах Мальцова обучалось более полутора тысяч детей. Благодаря этим учебным заведениям рабочее население было почти поголовно грамотное. Строятся церкви, организуются большие хоры певчих из среды мастеров. На благотворительность ежегодно выделялось 60 тысяч рублей.

Организована была бесплатная медицинская помощь работникам предприятий. При заводах действовало восемь больниц и две аптеки — недурные по тем временам и совершенно необычные для многих даже столичных предприятий. Как писал Немирович-Данченко, производила «весьма отрадное впечатление та заботливость о судьбе рабочего, которая тут замечается повсюду. Что-то совсем уже непохожее на другие заводские места. В каждом заводе побольше есть врач и госпиталь, в котором число кроватей — от 10 до 50, смотря по необходимости. Провизор живет в Дядькове. В Людинове и Дядькове находятся большие аптеки. В самых маленьких больницах имеются фельдшера и маленькая аптеки. В некоторых есть и сиделки. Содержание больниц и аптек обходится в 35—40.000 руб. Жалованье врачам полагается при готовой квартире, отоплении, освещении и лошадях для разъездов от 1.000 до 1.500 р. и фельдшерам от 200 до 300 р. в год. Фармацевту полагается около 600 руб. Население к больницам питает большое доверие. Чуть что, идут туда и лечатся. Но что меня поразило здесь, также как верно поразит и тех, кто по моим следам приедет сюда, это — незначительный процент больных. Их не видно между населением. Обстоятельство, свидетельствующее, что условия работы здесь, сравнительно разумеется с другими заводами, не особенно тяжелые» .

Разработана была и некоторая система социального страхования в виде поддержки нетрудоспособных рабочих. В случае гибели или потери трудоспособности рабочего, его семья переходила на «попечение генерала». Каждая вдова получала полное содержание от конторы. После отмены крепостного права «Московские Ведомости» (1861. №71) сообщали, что С.И. Мальцов обещал не только и впредь вносить за крестьян своих подушные и земские повинности (тысяч до двадцати), но и по прежнему оставил вдовам и сиротам получаемое содержание (до десяти тысяч).

Мальцовские заводы давали заработок почти ста тысячам человек, считая не только коренное население, но и окрестное крестьянство, которое нанималось на побочные работы на заводах — для подвозки руды, топлива, угля, для лесных работ и так далее.

Из-за низкого плодородия земель в Мальцовском районе часто закупали хлеб, и вопрос обеспечения продовольствием населения всегда стоял остро — на случай неурожаев там заготовлялся хлеб для рабочих. «Надлежит заметить, что песчаный грунт Брянского и Жиздринского уездов, покрытых лесами, неблагоприятствует хлебопашеству. Там без назема, урожаи в самое благоприятное время едва возвращают семена, а потому крестьяне нетолько не продают своего хлеба, но даже прикупают оный для своего продовольствия. Деньги, как на эту покупку, так и на платеж повинностей должны они добывать другими промыслами, коим способствует лесной край...» — писал Президент Вольного Экономического Общества С.И. Мальцов в своем проекте «Об удержании средних на хлеб цен».

Поэтому, еще будучи молодым офицером, Сергей Иванович много размышлял над проблемой «прокормления русского мужика». Эти рассуждения в конце концов оформились в труд, объемом в сто страниц под названием «Обеспечение народного продовольствия. Способ, предложенный еще в 40-х годах Сергеем Ивановичем Мальцевым». Еще до опубликования этого труда, в 1841 и 1843 годах он разрабатывал идею обеспечения русского населения хлебом, предложив мысль об организации местного кредита под хлеб, чтобы мужику не приходилось в урожайный год продавать хлеб за бесценок, а в недород покупать его обратно за цену в 3—5 раз дороже.

Идея сводилась к следующему: «Непостоянство в ценах на хлеб есть одна из главных причин упадка земледелия. Иногда непомерная дешевизна его доходит до того, что хлеб без всякой пользы растрачивается, крестьяне же вынуждены сбывать его за ничто, теряя охоту к земледелию. Торговля и промышленность у нас равно страдает как при неурожае, так и при избытке хлеба. В голодные годы все капиталы обращаются на необходимое прокормление жителей.

При изобильном же урожае хлеб так дешевеет, что землепашец не может выручить денег для удобства жизни». Обработав массу статистических данных урожайности отдельных видов зерновых в различных районах, он вывел среднюю урожайность для них и предложил назначить фиксированные цены на хлеб посредством залогов.

Проект этот в течение сорока лет рассматривался в различных комиссиях, назначаемых императорами Николаем I и Александром II. Хотя многие признали его нужным и полезным, но в жизнь он внедрен не был. Вот что писал барон Александр Рейхель, один из членов последней комиссии по этому проекту: «Мысль — посредством залогов уравновесить хлебные цены соответственно особенности местности, — избавит земледельца от произвола спекулянтов и составит по всей России запас хлеба, не в тягость землепашцам. Такая мысль может показаться счастливой и по нынешним обстоятельствам, — самою благовременною». Проект, хотя и был одобрен в высших инстанциях, но не был приведен в исполнение, по объяснению министров финансов и внутренних дел, за недостатком средств. У себя же в округе Сергей Иванович практиковал на случай неурожаев заготовку хлеба для рабочих и бесплатный отпуск топлива.

Обычно коренной мальцовский рабочий имел собственный дом — казарменный тип жилья, характерный для столичных предприятий, был здесь редким явлением. Генерал строит рабочим небольшие каменные домики «городского типа», на 3—4 комнаты, с усадебной землей. Подобные жилища для рабочих не были известны в России, более того — им могли позавидовать многие промышленные округа Западной Европы. Дома строились в рассрочку, на самых льготных условиях, причем часто долги эти, оставшиеся в размере 100—200 и даже 300 рублей, совсем не взыскивались и списывались со счета в виде награды за работу. Во время наделения крестьян землей генерал Мальцов отдал своим рабочим даром огородную, усадебную и выгонную землю. Рабочий зачастую имел корову, от 0,3 до 0,9 десятин земли под усадьбой и огородом, выгон в лесах владельца, общие с ним водопои и обеспечивающий прокорм скота луговой участок.

Обыкновенный рабочий день составлял 10—12 часов, по сравнению с 14—16 часовым на других предприятиях России. «Для более трудных работ Мальцов установляет восьмичасовой рабочий день. ... Для детей, старцев, сирых и больных развивается целая система общественного призрения...» — писалось в статье о Мальцовском округе в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона . И это при том, что в Российской империи лишь в 1897 году «Законом об ограничении рабочего времени», продолжительность рабочего дня устанавливалась в 111/2 часов (и 10 часов в предпраздничные дни). А новый закон о вознаграждении увечных рабочих был опубликован только 2 июня 1903 года. Восьмичасовой же рабочий день для самых трудных работ был установлен у Мальцова на 20—30 лет ранее, чем вопрос об этом был поставлен в Западной Европе.

Рабочее население Мальцовского заводского округа, по выражению восторженного очевидца, «жило в то время как у Христа за пазухой: оно знало, что о нем позаботятся и не дадут ему терпеть никакой нужды».

Сложилось мнение, что денежные суррогаты, выпускавшиеся Главной Конторой в Мальцовском округе, были изъяты из обращения в 1882 году. Опирается этот вывод на оставленные Мельниковым заметки о том, что среди расходов Товарищества — «... запрещение денежных квиток, ... потребовало экстренного расхода в 683 т. на их выкуп» .

Несмотря на то, что дата «1882 год» напрямую здесь не указывается, эти данные дали возможность писать в исторических исследованиях, что: «В 1882 году правительство запретило обращение «мальцовских денег» (в округе они ходили наряду с государственными кредитными билетами) заставив Товарищество выкупить их у заводских рабочих. ...» .

Сам же Мельников указывает, что запрещение дальнейшего выпуска суррогатов последовало к моменту образования торгово-промышленного Товарищества, то есть около 1875 года. Однако, последним годом, которым были датированы сохранившиеся записки, был «1869». По всей видимости, запрет на выпуск «записок» был наложен в 1869—1870 годы, то есть как раз в момент наибольших финансовых затруднений Мальцова. Этой же точки зрения придерживался и советский исследователь истории мальцовских предприятий П.П. Парадизов .

В начале семидесятых годов новые выпуски записок прекращаются — выходят дополнительные правительственные распоряжения, ужесточающие контроль над самовольными эмиссиями денежных суррогатов. Закон от 23 ноября 1870 года, вошедший в виде дополнения к статье 1150 «Уложения о наказаниях» гласил:

«Дополнение. (по прод. 1871 г.) Виновный в выпуске в обращение без имянных денежных знаков [на предъявителя], независимо от обязанности немедленного, по предъявлении, обмена оных на наличные деньги и вознаграждения за причиненные сим выпуском убытки, подвергается:

в первый раз, тюремному заключению на время от двух до четырех месяцев;

а во второй и последующие разы — от четырех до восьми месяцев.

Если денежные знаки выпущены товариществом или обществом, то личной ответственности подвергаются управляющие делами того товарищества или общества, а имущественная ответственность падает на целый состав последнего, с соблюдением при этом правила, изложенного в статье 2181 Законов гражданских» .

Подобными законодательными актами практика выпуска собственных денежных знаков в Мальцовском округе сводилась на нет. А остававшиеся на руках у рабочих «записки» требовалось выкупать за наличные деньги общегосударственного образца.

Таким образом, из общей массы выпущенных записок на сумму (по разным сведениям) в 2,5—3 миллиона рублей, к моменту запрещения выпуска оставалось не выкупленными на сумму около 1 миллиона рублей. Впоследствии Мальцовским промышленно-торговым Товариществом было затрачено еще порядка 700 тысяч рублей на покрытие предъявляемых к оплате знаков.

Количество же не предъявленных и, вследствие этого, не обменянных знаков, сохранившихся до наших дней, крайне незначительно.

Это и послужило причиной того, что весьма не многие коллекционеры могут похвалиться наличием в своем собрании подобных знаков. Нет их и в крупных музеях. Еще в 1965 году брянский коллекционер И. Полозов писал о своих поисках мальцовских «записок»:

«Мальцовские боны ... Я давно уже знал о том, что Мальцов выпускал свои «деньги», давно искал их, но до последнего времени найти не мог.

Я написал, без преувеличения, сотни писем коллекционерам, в которых спрашивал, нет ли у них этих злосчастных бумажек, но... увы! — Даже не слышали о таких, — отвечали одни.

— Слыхали, но никогда не видали, — отвечали другие.

— Еще до революции, рассказывают, были они в коллекции великого князя Михаила, — сообщал третий. А четвертый посоветовал:

— А что вы их ищете за тридевять земель? Ведь мальцовщина-то у вас, на Брянщине, была. Там и ищите. И я стал искать на Брянщине.

— Не случалось ли вам видеть мальцовские «деньги»? — спрашивал я у многих стариков, испытавших порядки «империи» Мальцева. И вот однажды мне рассказали, что видели эти «деньги», правда, несколько лет назад, у бухгалтера Брянского цементного завода Мохначева. Я поехал в Фокино — и опять неудача. Два года назад Мохначев скончался, оставив семье наказ: не продавать коллекцию по частям или отдельными экспонатами, а либо продать ее полностью, либо хранить, как память о нем.

Будучи как-то в Ленинграде, я рассказал о собрании Мохначева одному крупному коллекционеру. Он заинтересовался и сказал мне, что, если ему удастся заполучить эту коллекцию, то он обещает уступить мне одну-две мальцовские боны. Так появились в моей коллекции эти квитанции достоинством 50 копеек и рубль...» .